Лейла Александер-Гарретт о выставке «Тарковский: последнее кино «Жертвоприношение».
Название: Лейла Александер-Гарретт о выставке «Тарковский: последнее кино «Жертвоприношение»
Произдводство:Радио «Эхо Москвы»
Участвуют: Лейла Александер-Гарретт
Ведущие:Ларина Ксения, Трефилова Анна
Жанр: радиопередача
Выход в эфир: 18.09.2010 10:15
Продолжительность: 00:34:28
Источник:Сайт радио «Эхо Москвы»
К. Ларина: Ну что же, выставка «Жертвоприношение» посвящена 25-летию создания фильма Андрея Тарковского. Открылась эта выставка в Галерее на Солянке. И сегодня мы говорим об этом... что?
А. Трефилова: Тарковский: последнее кино.
К. Ларина: Это у нас Анна Трефилова.
А. Трефилова: Здравствуйте.
К. Ларина: Это ты. А чего такая серьезная?
А. Трефилова: А ты меня с утра...
К. Ларина: Здравствуйте. Анна Трефилова и Ксения Ларина. И наша гость сегодня — Лейла Александровна Александер-Гаррет. Роскошная, так приятно...
Л. Александер-Гарретт: Здравствуйте.
К. Ларина: Доброе утро, уважаемая Лейла, приветствуем вас. Ну а у нас есть призы, я видела, что Лейла принесла замечательные книги. Да?
А. Трефилова: Свои, да. «Собиратель снов» у нас есть книга, Андрей Тарковский. И конечно, у нас есть билеты, естественно, на выставку, и есть вопросы, на которые вы должны ответить. Задаю все сразу. Стихами какого поэта почти болезненно была увлечена переводчица, сопровождавшая русского писателя Горчакова? Андрей Кончаловский, Василий Шукшин, Андрей Тарковский, Элем Климов — что их объединяет? Третий вопрос. Что случилось ровно через полгода на том самом месте, где Тарковский поставил камеру, сказав: «Это место трагедии». Четвертый. Сколько ступеней у памятника на могиле Андрея Тарковского? Пятый. Знакомство со стихами Арсения Тарковского у многих начинается именно с этого шлягера в исполнении Софии Ротару. Еще один вопрос. В 1949 году ЦК поручил Арсению Тарковскому сделать некий перевод. Однако Иосиф Сталин идею ЦК не одобрил. Тарковского вызвали на Лубянку, черновики переводов были изъяты. Чьи стихи запретил издавать товарищ Сталин? И последний вопрос.
Репродукция какой картины висела в кают-компании космического корабля в фильме Андрея Тарковского «Солярис»? Я не зверствовала в этот раз, мне кажется, совсем.
К. Ларина: Прекрасно. Мы на СМС принимаем?
А. Трефилова: И на СМС, и по телефону.
К. Ларина: Ну давайте. Значит, СМС напомним: +7(985)9704545, присылайте ваши ответы. А мы начнем наш разговор. Давайте начнем его все-таки с выставки. Каким образом собиралась, и что там в основном представлено — фотографии или что-то еще? Лейла, пожалуйста, расскажите нам.
Л. Александер-Гарретт: Все это случилось совершенно неожиданно. Я возвращалась три недели назад из Стокгольма в Лондон, и вдруг раздался звонок Феди Павлова-Андреевича — это директор Государственной выставки на Солянке.
А. Трефилова: Галереи на Солянке, да.
Л. Александер-Гарретт: Государственной галереи на Солянке — я бы сказала, это очень важно, я подчеркну именно этот факт. Он сказал, что что-то произошло у них, какая-то выставка срывается, и не могла бы я спасти ситуацию. Вот был такой звонок... SOS. Я говорю: «Ты знаешь, у меня есть Тарковский, есть фотографии». А мы как раз с моей замечательной художницей, молодой, студентка она еще, Анастасией Никитиной готовим книгу по моим фотографиям. Их у меня сотни, этих фотографий…
А. Трефилова: Со съемочной площадки, да?
Л. Александер-Гарретт: Со съемочной площадки, да. Фильм снимался 25 лет назад летом. И мы быстро собрали эту выставку, так что начали мы работать буквально две недели назад. Настя почистила негативы, что-то там делала, сканировала, все делала технически правильно. Мы отослали эти фотографии. Сначала мы думали, что это будет традиционная выставка, они отпечатают фотографии и развесят у себя в зале. Но потом оказалось, как говорится, «голь на выдумки хитра» — наша поговорка, всегда наши поговорки срабатывают, кстати… оказалось, что у них просто нет средств напечатать эти работы. Мы хотели их сделать очень большими, как вот это было на выставке Юрия Норштейна. Была гениальная совершенно выставка, на которой мне посчастливилось быть. Ну вот такая ситуация. Это очень плачевно, что... потрясающие и место, и люди, которые работают, вообще эта группа, которую сколотил еще отец Феди Борис Павлов. Говорят, что это человек, которого обожали все.
Вот Юрий Норштейн, он каждый раз мне говорит: «Это было что-то необыкновенное». Вот хотелось бы, чтобы таким галереям кто-то помогал. И вот вчера было доказательство тому, что Тарковский нужен. Мне кто-то задавал на радио вопросы: «Почему актуален Тарковский?». Вот именно потому, что народ приходит. Просто нет возможности людям прийти и смотреть такое кино. Это не значит, что нужно уничтожить американское кино и псевдоамериканское, которое сейчас господствует здесь на экранах, в России. А дать возможность людям прийти и посмотреть Тарковского. Зал был полным. Мне сказали, человек 20 придут. Стояли там или положили подушки, кто-то сидел на подушках, кто-то смотрел даже в проходах. И на этом показе… у них есть замечательный такой формат «От полудня до полуночи». И вчера люди, вот я рассказывала про эту выставку, потом приехала Марина Тарковская, рассказывала тоже, потому что она дала удивительные экспонаты, то, что называется до мурашек и до слез.
Письма маленького Андрея к родителям, где он пишет буковку «И», как все дети», как буковку латинскую «N», с ошибками, как старательно он пишет, какой у него потрясающий почерк. И его какие-то листочки из французского. То есть очень-очень трогательно. Ну и вот, мы вчера общались со зрителями. Был полный зал, просто потрясающе, я не ожидала, конечно, этого. И нет рекламы. У них же нет, в общем-то... ну, есть какая-то реклама, но, тем не менее, у них нет денег просто.
А. Трефилова: А как зал воспринимал? И вообще, что это был за зал? Они впервые видели этот фильм?
К. Ларина: Да нет, вряд ли. Я думаю, что люди…
Л. Александер-Гарретт: Многие видели впервые. Было очень много молодых людей. Там есть Книга отзывов, и там, значит, написано группой молодых студентов: «ВГИК увидел. Понравилось». Там очень много таких смешных записей. Ну вот опять же вчера на радио молодой человек, ведущий, он спрашивал… Он говорит: «Я специально остался и спрашивал у молодых людей: «Как вам? Что это?». Никто не ушел. И у них ответ: «Да, это клево!»».
К. Ларина: Круто.
Л. Александер-Гарретт: Вот именно «клево» они сказали. И они, говорит, немножко были ошарашены, и видно, что в глазах у них там что-то такое… То есть никто не ушел.
К. Ларина: То есть резюмировать все-таки главный смысл вот в такого рода выставке — это все-таки популяризация творчества Андрея Арсеньевича, да?
Л. Александер-Гарретт: Для меня это самое главное. Именно даже не выставка, а то, чтобы люди смотрели фильм. То есть это моя не то что задняя мысль, это, в общем-то, цель. Потому что этот фильм, как-то он обойден. Он вообще стоит особняком, этот фильм, потому что другие фильмы Тарковского более доступны, если можно применить такой термин. А вот вообще этот период, когда Тарковский действительно оказался на Западе и был изолирован, это такая «Табула Раса», никто ничего не знает, что происходило с Тарковским в Стокгольме.
А. Трефилова: Ну это тогда еще была, мне кажется, и самоизоляция, в том числе. Он не очень хотел, чтобы кто-то знал.
Л. Александер-Гарретт: Да. Тарковский очень боялся КГБ. Он очень боялся, что его могут похитить, как вот Любимов… Я работала и с Юрием Любимовым, и с Тарковским. Когда мы приезжали в поисках актеров в Лондон, к нам был приставлен телохранитель. Это была очень изящная женщина в таком сером классическом английском костюме. Но она не обмолвилась ни словом. Но я представляла, что если до нее дотронешься, она тебя расколотит, просто как, знаете, самурай или кто там…
К. Ларина: Лейла, а живопись какая представлена на выставке?
Л. Александер-Гарретт: Марина отдала ранние работы Тарковского, четыре работы представлены в витринах, и одна работа, очень хорошая работа, висит, обрамлена очень красиво. Так что там пять живописных работ Тарковского. Пожалуйста, приходите, посмотрите. Кроме писем, его дипломные работы, его оценки. Он был такой троечник, как оказалось. Его аттестат зрелости, фотографии, которые никто никогда не видел.
К. Ларина: То есть там не только портрет фильма, но и портрет автора, да?
Л. Александер-Гарретт: Вы знаете, мы решили закольцевать эту выставку. «Жертвоприношение» — это конец. Это, в общем-то, фильм-завещание, фильм-прощание, можно сказать. А, естественно, начало — это детство. А детству вообще придавал Тарковский какое-то особое значение, ну потому что он вырос с такими родителями – мать ему дала вот эту связь с природой. Вот вчера Марина Тарковская очень интересно подчеркнула, что сегодняшние режиссеры, они действительно не могут отличить… Помните, в «Зеркале», когда приходит доктор на этой завалинке, и он говорит: «Орешник», а она поправляет его: «Ольха». И Марина говорила, что вот именно так их мать поправляла…
К. Ларина: Это забор, да?
Л. Александер-Гарретт: Да. ...поправляла все время, кто это и что это, то есть какое это дерево, какая это пропитка...
К. Ларина: Все очень точно должно быть…
Л. Александер-Гарретт: Да. А от отца, конечно, шла эта мощь, эта гениальность поэтическая, творческая.
К. Ларина: Мы продолжим после новостей. Напомню, что сегодня мы говорим о выставке «Жертвоприношения» в Галерее на Солянке. У нас в гостях Лейла Александер-Гаррет, автор выставки, переводчик и друг Андрея Тарковского.
К. Ларина: Итак, мы возвращаемся в программу «Музейные палаты», в Галерею на Солянке. Сегодня у нас в гостях Лейла Александер-Гаррет... (нет звука)... Вдруг у нас свет погас.
А. Трефилова: Ну не погас — подмигнул.
К. Ларина: Лейла, давайте мы немножечко все-таки, поскольку вашу книгу дарим сегодня нашим слушателям, расскажем о том, как ваше знакомство состоялось с Андреем, как это произошло.
Л. Александер-Гарретт: Тарковский приехал в Стокгольм в 81-м году представить свой фильм «Сталкер». И мой учитель, профессор киноведения Орьян Рот-Линдберг, познакомил его со студентами. К сожалению, меня в этот период не было, я была на франкфуртской книжной ярмарке и пропустила эту возможность встречи с Тарковским. Но я ему сказала, что я еду в Россию, и он говорит: «Пожалуйста, передай Тарковскому мою благодарность и благодарность студентов. Они в восторге от фильма, от встречи с Тарковским». Что я и сделала. Я ехала в Питер, тогда нелегально было приехать в Москву, в общем-то, но я это сделала. Я приехала сюда и в последний день решила позвонить ему. Меня предупреждали, что Тарковский не идет на контакт, он скажет, что он нездоров, что к нему все липнут, он устал. И особенно с женщинами он как-то не очень идет на контакт. Все было абсолютно как по нотам: он сказал, что он нездоров, что он занят. Просто удивительно, да? Как будто кто-то писал эту маленькую речь.
И вдруг в самом конце я говорю: «Ну хорошо, всего хорошего...». Вот я передала привет и уже готова была положить трубку, и он говорит: «Скажите, а что вы делаете завтра? Мы можем завтра встретиться?». Я говорю: «Да, я завтра уезжаю поздно вечером». А была «Красная стрела», по-моему, в полночь был поезд... Я говорю: «Да, я могу». Мы договорились встретиться у памятника Маяковскому. И вдруг я вспомнила, что я никогда не видела его, я не знаю, как он выглядит. Это сейчас мы знаем все: что кто ест на завтрак, кто с кем спит, кто с кем не спит. А тогда я просто не представляла, как выглядит этот режиссер, я видела его фильмы, а его не знала. И он мне сказал: «Я вас узнаю». Вот такая интригующая была последняя фраза. Мы расстались, и на следующий день мы действительно встретились. Он опаздывал, вокруг суетились какие-то люди: «Дэвушка, давайтэ познакомимся», — ну, обычное в то время, такие аэродромы-кепочки. И вдруг я увидела в толпе такого летящего, как вихрь, человека. Он, казалось, не касается земли.
Я вообще не люблю каких-то идеализаций, но он действительно выделялся из толпы. Вот то, что он сказал мне «я вас узнаю», конечно, я сразу узнала Андрея. Он был в шарфике, в своей такой рыжей курточке. Вот мы встретились, он извинился. Я вот долго его ждала, минут, наверное, 30 я ждала его. И боялась зайти в этот «Пекин», потому что там стоял швейцар, мог попросить документы, и тогда просто... ну, я стояла там, мерзла. И он мне говорит: «Почему вы так легко одеты?». Я подумала: «Сам-то как легко одет». А было действительно очень холодно, это было накануне ноябрьских праздников. Еще, помните, такие были праздники — 7 ноября. И он предложил пойти с ним в Дом кино, и мы пошли с ним в Дом кино. И вот там произошел очень неприятный для Андрея случай.
К. Ларина: В ресторан пошли?
Л. Александер-Гарретт: В ресторан, да. Он пригласил меня в ресторан Дома кино. Его не пускали в Дом кино, просили документы. И это было такое мелочное унижение сознательное. Конечно же, его знали, потому что он проводил там… Ну, как вы знаете, в то время это была такая «Мекка» для всех. И сейчас, наверное…
К. Ларина: Сейчас нет уже...
Л. Александер-Гарретт: Сейчас нет уже, сейчас все сидят по дачам. И он опешил совершенно и что-то резкое бросил этому швейцару. Ну, короче, мы пришли туда, и там тоже все стали поворачиваться, смотреть, подходить. Он очень холодно как-то прошел мимо этих столиков, мы сели, он всем меня представил как свою шведскую подругу. И очень тогда переживал, хотя был подписан контракт на съемки «Ностальгии», но по-прежнему не было… знаете, как у нас? В последнюю минуту тебе давали визу: вот выезжай, собирай чемоданы...
К. Ларина: А так все в подвешенном состоянии, да?
Л. Александер-Гарретт: Все время в подвешенном. И он говорил: «Ты знаешь, ты свободный человек. Если мне разрешат поехать, вот тебе телефон Тонино Гуэрры, ты мне позвони». А я тогда работала с книгами в эзотерическом (?) издательстве, и, в общем-то, много ездили. И действительно, это было в мае — вот первая встреча в Риме, я позвонила, и Тонино Гуэрра передал его телефон, и мы так радостно сразу встретились на Пьяцца Навона — потрясающая площадь, которую он обожал. Он вообще был влюблен в Рим. Вот что-то он ощущал родное. Темперамент... потому что он очень был такой человек увлекающийся. Он обожал, он хорошо имитировал их жестикуляцию и даже язык, немножко научился говорить по-итальянски. Произношение великолепное было. И потом он немножко показал мне Рим. А вторая встреча произошла, когда он заканчивал монтировать «Ностальгию», очень спешил. Это был, кажется, 36-й Каннский фестиваль, сейчас уже не помню. Ему хотелось успеть снять этот фильм.
Очень интересно рассказывал Олег Янковский, светлая ему память, когда вот он был на фестивале, который организовали в 2006 году, в декабре. Он говорил: «Я приехал на съемки в Рим. Андрей меня поприветствовал, и вдруг он исчез». А это все происходило в российском посольстве, то есть времена изменились. К чему я это все говорю? Потому что... вот сейчас вы услышите. И Олег говорил: «Ну я день сижу, никого не знаю, ни языка... Но мне приносят завтрак, меня кормят. Ничего. В первый день было интересно, я впервые за границей. Тут смотрю, что-то хожу. На второй день как-то стало непонятно. Ну с кем-то хочется поговорить, денег нет позвонить домой. Третий день, четвертый, проходит неделя. Я, — говорит, — просто уже готов был собраться и уехать. То есть я был в таком отчаянном состоянии, и я осмелился позвонить в советское посольство. Говорю: «Ну вот я Олег Янковский», — «Да, и что?». — Ну вот я здесь один, я приехал на съемки». — «Да, и что?»». Ну вот более или менее такой был разговор.
То есть ничего, его не пригласили ни на чашку чая, ну ничего. И действительно, он говорит, был просто выброшен в эту Италию, с этими итальянцами. И ни веселье, ничего, ни эти красоты... Там, если помните, в «Ностальгии» есть фраза: «Надоели мне ваши красоты». И вдруг, говорит, появляется Тарковский. И Олег говорит: «Что ж ты меня бросил тут, как собаку? Я был, — говорит, — совершенно потерян». А Андрей говорит: «Вот сейчас ты готов сниматься».
К. Ларина: То есть он его так выдержал? «С погружением» это называется.
Л. Александер-Гарретт: Да. И Олег Янковский рассказал это в российском посольстве, теперь уже российском посольстве, когда там чествовали, это было в личной резиденции посла, все это было очень красиво, все восхищались. А вот такие были времена. Мы надеемся, что они не изменятся...
К. Ларина: Скажите, Лейла, вот поскольку вы были свидетельницей и процесса съемочного, можете сказать несколько слов, как Андрей работал с актером, как добивался нужного ему кадра, нужного эффекта, нужного выражения лица?
Л. Александер-Гарретт: Вы знаете, я отвечу словами Тарковского: «Я с ними не работаю. Когда я выбираю актеров, я им полностью доверяю». Вот этот процесс отбора актеров, он был такой болезненный. Мы, например, когда приехали искать по контракту, нам нужно было найти какого-то английского актера...
К. Ларина: Простите, насколько я помню, «Ностальгия», она для другого актера задумывалась?
Л. Александер-Гарретт: Нет, «Ностальгия» вообще снималась вместе с Советским Союзом, там был...
К. Ларина: Нет, а Янковский... там же не Янковский должен был играть.
Л. Александер-Гарретт: Янковский должен был, Янковский снимался в «Ностальгии». Но вот на этом же фестивале...
К. Ларина: Он его хотел, простите? Или там был другой актер запланирован?
Л. Александер-Гарретт: В «Ностальгии» он сначала хотел Солоницына, Солоницын тяжело заболел, не смог это сделать. Потом он хотел Кайдановского, Кайдановского не выпустили. И потом появился Олег, и Олега Янковского Тарковский хотел пригласить на роль доктора. То есть когда Тарковский остался на Западе, он ненавидел слово «диссидент».
К. Ларина: Он себя не считал диссидентом никогда.
Л. Александер-Гарретт: Не считал. Он никогда не просил политического убежища, это очень важно. Потому что вот все люди, которые это сделали, они пытались его склонить на эту сторону. Нет. И вот тем, что он хотел пригласить Янковского на роль доктора Виктора, опять же это была протянутая рука к советским властям...
К. Ларина: Вот я беру вашего советского актера...
Л. Александер-Гарретт: Нет, это была просто рука для того, чтобы вернуться. Ведь Тарковский не собирался оставаться, он хотел, чтобы ему дали два — три года для осуществления планов. У него был контракт на «Бориса Годунова», он хотел поставить «Летучего голландца». Он начинал в Швеции уже работу эту. Он хотел поставить, снять «Гамлета» и «Жертвоприношение». То есть он просил три года. Но ему отказали. Ему даже не написали. Вы понимаете, вот такое обращение от этого швейцара, почему я упоминала эту историю, это вот опять эта закольцованность. То есть вот это пренебрежение к гению, оно шло от низов до самой верхушки. И когда мы посылали сценарий в советское посольство и на шведском, и на английском, и на русском, никогда, ни разу не пришел ответ. Когда Тарковский просил, чтобы вернули сына, потому что сын Андрюша здесь был заложником, как вы знаете, ни на одно письмо он не получил ответа. То есть как будто не существует.
Потому что переводила эти письма, ну и знаю там немножко о встречах, о встрече и с Пальме, и с Рейганом, и с французскими... Миттеран тогда был, и со всеми главами государств европейских. И Андрей летал, он снимал и летал повсюду, чтобы только вот… То есть он говорил: «Я буду грызть землю, но Андрюшу я сюда привезу». Так вот, и протянутая рука осталась повисшей в воздухе. Если бы тогда советские власти, Госкино протянули эту руку и дали бы сыграть Янковскому в этом фильме, во-первых, это был бы совсем... ну, вообще какой бы интересный был доктор, потому что эту роль... как раз этим актером Свеном Уолтером он не очень был доволен. Кстати, на эту роль он пробовался сам. Но не последовало ни ответа, ничего. И поэтому, я думаю, Тарковский тогда уже решил... Эту историю я рассказала Олегу Янковскому после нашего вечера. Он ничего об этом не знал, то есть ему ничего никто это не сказал. Он говорил: «Лейла, да ты что? Когда я смотрел этот фильм, я всегда думал, как бы я сыграл эту роль. Это моя роль, я ее чувствую».
И пошли такие бранные слова в адрес...
К. Ларина: Советской родины.
Л. Александер-Гарретт: Это не родины, а этих людей...
К. Ларина: Советской власти.
Л. Александер-Гарретт: ...Потому что это же были конкретные люди.
А. Трефилова: Я вам хочу сказать, на минуточку к выставке возвращаясь, что там есть этот материал, который Лейла привезла — фотографии со съемочной площадки. Они совершенно уникальные, потому что это Тарковский, который не позирует. Это Тарковский такой, какой он есть. И вот в этой вот каше, понимаешь, вот в этом ужасе, в одиночестве вот он такой, какой он есть. Я знаю, что у вас есть идея как-то это издать, и не кажется, что это было бы…
К. Ларина: Альбом сделать, да?
Л. Александер-Гарретт: Да, мы хотим с моей замечательной художницей Настей Никитиной сделать альбом. Опять же я очень ей благодарно, потому что эти фотографии — а у меня их сотни — пролежали бы много лет. Несколько из них... то есть не несколько, 40, кажется, мы дали фотографий, когда в Иванове был фестиваль Тарковского, профессор университета Евгений Борзов попросил у меня. Он прочитал книжку и сказал: «А у вас есть еще фотографии?». Я говорю: «Да у меня их сотни, но я не обращала на них внимание». И вот эта выставка имела большой успех, и даже вот Сергей Соловьев пришел на эту выставку. Она была закрыта, каким-то образом договорились, чтобы ее открыли, это было воскресенье. Он посмотрел, написал потрясающий отзыв. Вот, кстати, от был на открытии, тоже говорил, что книга... я сейчас себя хвалю немножко, но это его слова. Он говорил: «Столько мифов, столько легенд о книге, а здесь, — говорит, — просто я увидел именно того Тарковского.
И вот вся эта мозаика или какие-то вот камушки, которые расползались везде, здесь как-то я понял, что все-таки происходило. Знал хорошо Тарковского, но что-то не складывалось. А здесь я понял».
А. Трефилова: Поскольку он был человек такой, вот мы говорили, неоткрытый, мягко говоря, поэтому разница между фотографиями официальными и вот теми, которые делали на съемках, которые делали люди, которым он открывался, она настолько очевидна, что иногда кажется, что даже внешне два разных человека. Не похож. Потому что вот это публичное одиночество, вот эта стена...
Л. Александер-Гарретт: Да, официозность эта ушла, конечно...
А. Трефилова: И напряженность такая...
Л. Александер-Гарретт: Напряженность, да. Там он такой, какой он был в минуты отдыха, в минуты радости, в минуты отчаяния. Даже редкие фотографии, я не знаю, когда я их сама увидела, я удивилась – да, это было, - он лежит, отдыхает. И я помню, конечно, за каждой фотографией шлейф истории, какая-то история, какая-то байка. Это все очень интересно. Вот человек как раз рассказывал...
К. Ларина: А он языки знал какие-нибудь?
Л. Александер-Гарретт: Нет, он очень хорошо имитировал. По китайскому гороскопу он Обезьяна.
К. Ларина: То есть без переводчика он не мог общаться с актерами иностранными?
Л. Александер-Гарретт: С актерами — нет. Он мог немножечко общаться со Свеном Нюквистом. Свет Нюквист тоже работал когда-то на Чинечитта, и он немножко знал итальянский. И конечно, такие технические термины они знали. Ну вот, возвращаясь к тому, как мы встретились. Когда Тарковский приехал снимать, я об этом уже узнала, что Тарковский собирается снимать в Швеции. И я позвонила продюсеру Анне-Лене Вибом и говорю: «Если вам нужна помощь... я — непрофессиональный переводчик. Но если нужна помощь, пожалуйста, обращайтесь ко мне, что-то могу...». «Нет, нет, нет, Тарковский сказал, что только мужчина должен быть переводчиком. «Я буду снимать в летней ночи, съемка будет в три часа ночи, никакая женщина не выдержит. Будут истерики и все прочее». Хотя половина нашей съемочной группы были именно женщины, он их называл «бергмановская мафия», потому что все работали многие годы с Бергманом. И вот позвонил мне и говорит: «Вы сейчас свободны? Вы меня помните?».
Я говорю: «Ну, Андрей, конечно, я вам помню». Он пригласил меня к себе, он тогда жил на Юргорден, это Звериный остров, это потрясающее место, красивое в Швеции, такое заповедное. Я пришла к нему. Он выбирал в то время музыку для фильма. А он говорит: «Мне нужна народная музыка. Музыка — это вообще душа картины. И вот мне нужна какая-то народная музыка». И мы прослушали очень много мелодий, он выбрал, в конце концов, такой некий шаманский клич, что ли. Это пастушьи выкрики, «ёйки» называются. И они как бы предвещали такие страшные ситуации. Перед обмороком главного героя Александра появлялась эта музыка. То есть все продумано. Хореография вымерена до миллиметров. И музыкальное, и даже сам пожар, и все. Ну и, короче, в этот же день Андрей пригласил на фильм о съемках «Фани и Александр», где произошла знаменитая невстреча двух...
К. Ларина: Гениев.
Л. Александер-Гарретт: Да, двух гениев — Бергмана и Тарковского. Бергман не встретился с Тарковским, он отказался, он боялся. Но потом, в результате, он написал...
К. Ларина: Почему боялся?
Л. Александер-Гарретт: Ну он так пишет в своей книге «Латерна магика», что он боится встречаться со своими кумирами.
К. Ларина: Чтобы не было разочарований?
Л. Александер-Гарретт: Да. Но потом я работала уже с Любимовым в Королевском драматическом театре в Стокгольме. И как-то, встретившись с ним на лестнице, я сказала, что вот очень обидно, что произошла такая вещь. Бергман нервно, как Андрей тоже, закусил губу, побежал в свой кабинет, и потом появилось это замечательное высказывание: «Тарковский — величайший из нас всех. Этот человек открыл новый язык — язык сновидений. И двери в комнату, в которую я стучался всю жизнь, открыты Тарковскому. Он там движется легко и свободно, а я туда только иногда попадал». Это длинная цитата, она неточная, но смысл таков. То есть вот такая вот произошла какая-то... То есть он, конечно, безмерно ценил Тарковского. И вот опять же на одном из вечеров, где мы сидели с Любимовым, Бергман мне сказал: «Ты знаешь, когда я снимаю новую картину, перед каждой картиной я пересматриваю «Андрея Рублева». Это непревзойденно!».
К. Ларина: Скажите, а когда в последний раз вы его видели? Последняя встреча.
Л. Александер-Гарретт: Тарковского?
К. Ларина: Да, да.
Л. Александер-Гарретт: Последняя встреча... Мы приезжали в Париж дважды показывать уже отснятый материал, уже смонтированный, потому что, конечно, весь фильм был под командованием Тарковского. Он звонил, он говорил, что нужно делать. Это было озвучивание такое уже. Мы приехали в первый раз, он был прикован к постели...
К. Ларина: Он уже лежал, да?
Л. Александер-Гарретт: Он лежал, да. У него была повязана косынка, и я говорю: «Ну, Андрей, вы как пират». Тогда уже к нему приехал Андрюша, мы послали снимки смертельно больного человека...
К. Ларина: Химию ему делали?
Л. Александер-Гарретт: Да. ...И Андрюшу выпустили. И тогда уже был Горбачев, как ни странно, это было начало перестройки.
К. Ларина: Он чуть-чуть не дожил вообще до новой жизни открытой.
Л. Александер-Гарретт: Да. Но ничего не проходит даром. И это даже, отсутствие ребенка. И потом на съемках у нас произошла катастрофа — пожар. Это была такая кульминационная сцена. Она сорвалась. Сломалась камера, перегорели все провода. И конечно, это тоже не проходит даром. Вот это заметил Юрий Норштейн на открытии, он сказал: «Конечно, это тоже... Я представляю, что это такое». Вот все это... ну, все оставляет свой след. И вот мы привезли первый раз, он лежал тогда. Но как только зашумел телеэкран, и он увидел кадры своего фильма, он как будто ожил.
К. Ларина: На мониторе, да?
Л. Александер-Гарретт: Да. Ну, телевизор подключили... Это был творец. Вот говорят же, когда, например, и актеры, и танцоры... (неразб.)... руки, ноги, и вдруг появляется второе дыхание, вторая жизнь, все, что угодно...
К. Ларина: Что все болезни исчезают, да.
Л. Александер-Гарретт: Вот это было видно. Творец, он не расстается со своим детищем, он оживает. А второй раз… даже в шведских газетах писали, что произошло чудо: Тарковский излечился. Мы были там незадолго до Каннского фестиваля, и мы с Андреем гуляли по Парижу. Это был просмотр в кинозале у французских продюсеров, и мы с ним пошли прогуляться. Но на следующий день ему стало хуже, он уже лежал. Ну вот такая история печальная, конечно.
К. Ларина: А как принималось решение о захоронении? Вот сразу приняли решение хоронить его в Сен-Женевьев-де-Буа?
Л. Александер-Гарретт: Да, я думаю, что да. И он сначала был похоронен в могилу есаула Григорьева, если я не ошибаюсь. Почему это произошло? Это такая мистика. Потом было перезахоронение. Мне трудно об этом говорить, потому что я не знаю деталей, я не хочу ввести кого-то в заблуждение.
К. Ларина: А на прощании вы были?
Л. Александер-Гарретт: Да, конечно, я была на похоронах.
К. Ларина: Много было людей?
Л. Александер-Гарретт: Вот я описываю это в книге. Произошло какое-то чудо. Мы приехали с моим другом очень рано, искали цветы, не могли нигде найти. Хотели купить белые розы или что-то… все было закрыто. Мы подошли к храму, и нам сказали: «Сейчас прощается семья». И мы опять побежали искать цветы, вернулись… нам сказали возвращаться в какое-то время. Мы вернулись, и старушка закрывала храм. И вдруг я на лестнице увидела Виктора Боровского, это музыковед, изумительный человек. Сейчас его тоже нет уже с нами. И он вдруг подошел к этой бабушке и говорит: «Откройте ей церковь, ей надо. Она приехала из Лондона, ей надо, впустите ее». И эта бабушка, как ни странно, впустила меня одну: «Я впущу ее одну, и я закрою двери. Вы там будете, я вернусь через полчаса, когда уже будет открыт храм. И вы тогда должны выйти». Я пришла туда. Первое, что меня, конечно, покоробило — телекамеры, там были телекамеры. Сейчас это принято, тогда это было совсем не принято. И я увидела гроб.
Ну что сказать? Ну, вы знаете, я ощущала присутствие Андрея. Вот он со мной говорил, я явно ощущала его голос слегка ироничный. Потому что он меня все время просил приехать к нему в больницу, но он просил, чтобы я не приехала просто так, а получила разрешение у жены. Но жена этого не разрешила, она не позволила приехать. Хотя там разными путями разные люди звонили, уговаривали. К сожалению, этого не было. На похороны я тоже звонила, то есть я уже не спрашивала, ну и на похороны... мне сказали, что вот друг Тарковского — мой друг... Конечно, другом я не была, но тем не менее.
К. Ларина: А скажите, Лейла, а он понимал, что он уходит, вот когда он был еще в сознании, когда вы с ним общались?
Л. Александер-Гарретт: Да. Эту новость о том, что он смертельно болен, передали, конечно, мне. Мне позвонил врач.
К. Ларина: А от него не скрывали ничего?
Л. Александер-Гарретт: Вы знаете, когда мы пришли, мне сказали... Я сказала, что я отказываюсь вот сама просто сказать это Андрею. Мы пришли туда, ну, висели снимки, и Андрей… ну, он не медик, но он все-таки понимал. И этот человек чувствует. И он сказал: «Пожалуйста, помогите мне. Скажите, сколько мне осталось жить». Ему, конечно, не сказали, но это был вопрос месяцев. Сначала Тарковский отказался от лечения. Но, приехав во Францию, Марина Влади, которая оказала колоссальную помощь и финансовую, и ее муж, профессор Шварценберг, если я не ошибаюсь, он взял его в свою клинику и лечил. Тарковский прожил ровно год. 13 декабря был вынесен вердикт, насколько это все серьезно. То есть это было уже известно в ноябре, но вот проделывались каждый раз новые пробы. Были очень такие страшные ситуации, когда, например, брали какой-то очередной тест, он просил держать его за руку и говорил: «Ты сейчас меня держишь, как я за лапу свою собаку». Просто говорит: «Держи мою руку».
Ну вот такие были вещи. Но, тем не менее, вы знаете, в Тарковском было столько оптимизма, несмотря на то, может быть, как здесь говорят, что он был мрачным…
К. Ларина: Это мифология уже такая. Ну что вы?..
Л. Александер-Гарретт: И он сам говорил мне: «Когда ты будешь обо мне писать (он знал это, я не собиралась писать ничего), пожалуйста, не пиши обо мне, что я какой-то тиран. Не пиши обо мне каких-то вещей, которые ничего для тебя не значат. Пиши только то, что я значил для тебя. Не бойся местоимения «я»», — вот это его слова. Я говорила: «Андрей, ну что вы говорите? У вас столько планов». Он как бы переключался. И он, конечно, взял с меня слово, чтобы я никому об этом не говорила.
К. Ларина: Вас изменило вообще вот это знакомство?
Л. Александер-Гарретт: Изменило все. Вы знаете, это вообще был удивительный человек. Вот такие вещи, например… В первый же день, когда я пришла, мы слушали музыку. Мы говорили, как звучит огонь, как разные дрова способствуют разной музыке огня. Сосна звучит как-то так, береза звучит по-другому. Потом, например, мы лили кока-колу, молоко, воду, и он говорил: «Слышишь, как разная жидкость звучит?». Он меня научил слышать по-другому.
К. Ларина: Лейла, к сожалению, время наше истекло. Невероятно, конечно, сегодня у нас получилась потрясающая программа благодаря такой гостье удивительной.
Л. Александер-Гарретт: Приходите обязательно на выставку.
К. Ларина: Обязательно, да. Мы возвращаемся к тому, с чего начали — что если бы ни эта выставка, никогда бы не состоялось наше вот эфирное знакомство с таким потрясающим собеседником.
Л. Александер-Гарретт: Смотрите «Жертвоприношение».
К. Ларина: Итак, выставка памяти Андрея Тарковского и о фильме «Жертвоприношение»...
А. Трефилова: Последнее его кино — «Жертвоприношение».
К. Ларина: ...открыта в Галерее на Солянке. Приходите, пожалуйста.
Л. Александер-Гарретт: Улица Забелина, дом 1/2. Напомню, что выставка продлится до 17 октября. То есть у вас, по сути, есть месяц для того, чтобы погрузиться целиком в этот мир.
Л. Александер-Гарретт: Там показывается документальный фильм о том, как это снималось. Это очень интересно.
К. Ларина: Напомню, что нашу гостью зовут Лейла Александер-Гаррет. Спасибо вам большое.
Л. Александер-Гарретт: Спасибо вам. Удачи.
К. Ларина: Но все, что хотите узнать еще, прочтите в книге Лейлы. Я вот эту книгу себе заберу, сейчас попрошу еще автограф у Лейлы. Спасибо вам.
А. Трефилова: Спасибо.
Послушать передачу «Лейла Александер-Гарретт о выставке «Тарковский: последнее кино «Жертвоприношение»
