Библейский сюжет. Возвращение блудного сына. (Солярис)
Название: Библейский сюжет. Возвращение блудного сына. (Солярис).
Год выхода: 2006.
Режисер: Игорь Калядин
Производство: Телекомпания «Неофит ТВ» по заказу телеканала «Культура».
Жанр: Документальный.
Страна: Россия.
Продолжительность: 00:25:31.
Язык: Русский
Сколько наемников у отца моего избыточествуют хлебом, а я умираю от голода; встану, пойду к отцу моему и скажу ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим; прими меня в число наемников твоих. Встал и пошел к отцу своему. И когда он был еще далеко, увидел его отец его и сжалился; и, побежав, пал ему на шею и целовал его.
Евангелие от Луки.
ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО СЫНА
Камень лежит у жасмина.
Под этим камнем клад.
Отец стоит на дорожке.
Белый-белый день.
Вернуться туда невозможно
И рассказать нельзя,
Как был переполнен блаженством
Этот райский сад.
(Арсений Тарковский)
Как-то одна тринадцатилетняя девочка, поправив бант, пришла к ученикам студии Михаила Ильича Ромма и достала заветное сокровище — чёрный томик со светлой полоской: «Солярис. Станислав Лем».
— Вот, принесла! Передай Андрею, он хотел почитать.
Строгий, красивый молодой человек с прической «под ёжик» улыбнулся и обратился к ней на «вы». Она была счастлива, но обида от расставания с любимой книжкой так и не прошла.
Девочку звали Наташей Бондарчук. Прошло несколько лет, и они встретились снова. На кинопробах. Теперь Наталья Сергеевна была студенткой ВГИКа и в образе Хари произносила одну из важнейших фраз «Соляриса»: «Я люблю, значит, я человек». Через две недели пришёл ответ — не утвердили!
Рану залечивала Лариса Шепитько: «Я видела твои пробы! Он очень хорошо отзывается о тебе. Он и сам бы стал тебя снимать, но ты слишком молода для этой роли». По просьбе Тарковского, как настоящий друг, Лариса Ефимовна без проб утвердила несостоявшуюся Хари на фильм «Ты и я». Это была другая Евангельская притча — О талантах, и ещё (но это Наташа узнала, действительно, по большому секрету) сценарий этой картины писался с Андрея Арсеньевича.
«Ты и я» — это о двух путях; двух врачах: один зарывает свой талант в землю, второй — мучительно и самоотверженно пытается найти себя и свое место в жизни. Это — Тарковский. После «Рублева» не только в творческой, но и в личной жизни Андрея Арсеньевича наступили тяжкие времена. Он оставил семью, сына Арсения. Скрывался от друзей, родных; повторял путь отца, уход которого в своё время заставил его страдать, едва ли не больше матери. И вот сейчас он совершил то же самое... Ему надо было разобраться: «Чтобы изменить мир, я должен измениться сам. Я должен сам стать глубже и духовнее». Он подаёт сразу две заявки, главные мысли в которых звучат почти одинаково.
По-моему, пафос человеческого существования не в познании. Это интеллектуальная задача человека, но не его суть. Главная проблема существования лежит в том, чтобы жить с пониманием смысла жизни. Андрей Тарковский. Фантастику Андрей Арсеньевич не очень любил, поэтому стал готовиться к «Исповеди» (мир знает этот фильм под названием «Зеркало»). Сценарий писался легко, быстро, но был категорически отвергнут председателем Госкино, Романовым: «Тоже мне Толстой нашёлся! Пусть, наконец, для народа сделает кино!» В общем, разрешили «Солярис».
Мне показалось интересным рассказать о человеке, раскаявшемся в своем прошлом и захотевшем пережить его вновь, чтобы изменить. Как раз такую возможность и давала ему ситуация, сложившаяся на станции Солярис. Андрей Тарковский. Изменить прошлое? Покаянием!?.. Лем решительно не узнавал свой роман, а когда понял, что две трети действия пройдут на земле, крайне возмутился и хлопнул дверью. Земные сцены пришлось сократить. Зато космическую станцию сделали более домашней и очень далёкие от скафандров костюмы.
Посмотрев рабочий материал Шепитько, Тарковский снова пробует Наташу. «Видишь! — говорит Лариса Ефимовна, — Я верю, что эту роль будешь играть ты!» Вскоре, вместе со всеми она отправилась в Ялту, где с комнаты Кельвина начинали снимать «Солярис». «Он шутил, — вспоминает Наталья Сергеевна, — даже пел, радуясь, как ребёнок, что снова после шестилетнего «простоя» — у любимого дела. И вдруг, застыв у небольшого дерева с пряно пахнущими сиреневыми цветами, неожиданно произнёс: «Иудино дерево. Вот на таком повесился Иуда». И как бы самому себе добавил: «Только тогда оно, наверное, не цвело». И стал читать стихи:
Вы шли толпою врозь и парами,
Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня
Шестое августа по старому,
Преображение Господне.
Обыкновенно свет без пламени
Исходит в этот день с Фавора
И осень ясная, как знаменье,
К себе приковывает взоры.
Кто-то услужливо спросил: «Это ваши стихи, Андрей Арсеньевич?» Он засмеялся: «Если бы я мог писать такие стихи, я бы никогда не снимал! Это Борис Пастернак».
К лету семидесятого в шестом павильоне «Мосфильма» была готова сама космическая станция. И снова слёзы: «Я не матрица! Я люблю его... Я человек!» Хари всё ждала, когда же режиссёр скажет, что, вот она уже не играет, что она стала, наконец, совестью Криса. Но он только довольно улыбался, как домашний кот. А однажды сказал: «Ты знаешь, многие перестали со мной здороваться за то, что я утвердил на главную роль «дочь Бондарчука». Она чуть не разревелась от обиды, а Тарковский, тепло так, спросил: «Сколько тебе было, когда родители расстались? — Восемь. — А мне еще меньше!»
Он мучался и мучил других. Наталья Сергеевна говорит, что Тарковский был, словно его хрупкий колокольных дел мастер из «Страстей»: почти ребёнок, но тонко чувствующий гармонию, красоту, истину. Через напряжение колоссальной ответственности и страх провала, он каким-то чудом умудрялся увлекать и вести за собой людей. «Знаешь, — неожиданно перебил он разговор о родителях, – у меня такое чувство, будто я тебя родил. Нет, не как актрису, а как человека. Ты очень любишь своего отца? — Конечно. — Я тоже очень люблю своего отца, нежно и преданно».
Предчувствиям не верю, и примет
Я не боюсь. Ни клеветы, ни яда
Я не бегу. На свете смерти нет:
Бессмертны все. Бессмертно всё. Не надо
Бояться смерти ни в семнадцать лет,
Ни в семьдесят. Есть только явь и свет,
Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете.
Мы все уже на берегу морском,
И я из тех, кто выбирает сети,
Когда идет бессмертье косяком.
(из фильма «Зеркало»)
У него были верующие и отец, и бабушка, и мама. Андрей Арсеньевич и сам давно уже не был атеистом, но пока искал себя в вере. И, как Крис, он, должно быть, остро ощущал свою беспомощность. Солярис — Солнце — необъяснимый океан, как Бог. Здесь нечего делать с приборами, пока не изучишь себя, пока не побудешь с собой, не научишься заглядывать в зеркало. Из глубины гениальной живописи и музыки он извлекает это чувство трагической подмены: щемящую ностальгию Брейгеля и Баха, исповедь Рембрандта — знаменитый автопортрет с Саскией на коленях. Второе название это полотна — «Блудный сын в далёкой стороне».
Акира Куросава сидел в ресторане с директором «Мосфильма», когда раздался взрыв такой силы, что задребезжали стёкла. «Не бойтесь, это не война. Это Тарковский запустил ракету. Впрочем, для меня его работа хуже войны».
«Тарковский, — вспоминал Куросава, — показывал мне этот павильон, с сияющим лицом рассказывая о нем так, как мальчик с гордостью показывает свою коробку с игрушками. Сопровождавший меня Сергей Бондарчук спросил о расходах и, услышав ответ, широко раскрыл от удивления глаза». Акира-сан понял, отчего так тяжело вздыхал директор, но никак не мог взять в толк, почему же Андрея Арсеньевича называют опальным режиссером.
Декорация была потрясающая, но была другая проблема: плёнка. Вместе с оператором они решили пойти по немыслимому пути: снимать только один дубль, но качественный. Весь «Солярис» — это, практически, фильм одного дубля!
Репетировали до потери пульса. Часто к главным кускам роли в конце рабочего дня. «Что устала, Наталья Сергеевна? Есть хочешь? Ничего! Актер должен быть злой и голодный. Ты матрица!»
С Банионисом Тарковский изъяснялся образами, иногда совершенно отвлечёнными от конкретной сцены, и Донатас честно говорил, что он ничего не понимает. Маэстро не подавал виду, но был абсолютно счастлив: это как раз то состояние, в котором человек и приходит в себя.
Мы живем в ошибочном мире. Человек рожден свободным и бесстрашным. Но история наша заключается в желании спрятаться и защититься от природы. Мы общаемся не потому, что нам нравится общаться, не для того, чтобы получать наслаждение от общения, а чтобы не было так страшно. Это цивилизация ошибочная. Андрей Тарковский. Андрей Арсеньевич любил повторять, что большое видится на расстоянии. Из космоса проще охватить взглядом нашу жизнь. «Запад орёт, — пишет он в дневнике, — «Сюда! Вот я! Взгляните на меня! Послушайте, как я могу страдать и любить! Я! Я! Я!» А Восток ничего не говорит о себе. Он полностью растворяется в Боге, в природе, во времени, и он во всём находит себя. Он способен открыть в себе всё». Неудивительно, что Лем отказался от картины.
Вспоминая и заново открывая своего отца, его руки, голос, тепло, душу, Тарковский познавал Отца Небесного, и однажды увидел Его, почувствовал, как Он глядит по дорожке вдаль и ждёт сына.
Финальная сцена «Соляриса», возвращение блудного сына: «А не пора ли тебе возвращаться домой? А, Крис?»
«Солярис» был официально сдан в «Госкино» 11 апреля 1972 года. Он получил 32 замечания и полгода не мог попасть на экран. Наконец, в малых залах «Мосфильма» состоялся просмотр.
«Когда картина кончилась, — пишет Куросава, — Андрей встал и смущённо посмотрел на меня. Я сказал ему: «Мне очень понравилось. Это страшный фильм!» Тарковский застенчиво, но радостно улыбнулся».
Банионис и Бондарчук плакали. Плакал и пришедший на показ Сергей Фёдорович (Наташа долго скрывала от него свое участие в фильме). Он восхищённо обнял дочь и вдруг с тревогой спросил: «Что же ты будешь играть после такой роли?»
Словно извиняясь за историю с «Рублёвым», ленту сразу отправили в Канн. Она получила вторую по значимости премию — Grand prix. Тарковский был обижен и безутешен, как ребёнок. И только, когда под занавес фестиваля «Солярис» получил приз протестантской и католической церквей, Андрей Арсеньевич немного повеселел. А дома, на волне успеха, ему разрешили снять фильм по сценарию «Исповеди».
Все, чем я жил за столько лет отсюда,
За столько верст от памяти твоей,
Ты вызовешь, не совершая чуда,
Не прерывая сговора теней.
Я первый гость в день твоего рожденья,
И мне дано с тобою жить вдвоем,
Входить в твои ночные сновиденья
И отражаться в зеркале твоем.
