|
|
Тексты » Ларс-Олаф Лотвал. Каждый день с Тарковским
Ларс-Олаф Лотвал.
Каждый день с Тарковским.
Ларс-Олаф Лотвал — главный редактор ежегодника «Шведские фильмы» — был аккредитован на съемках фильма «Жертвоприношение» в качестве фотографа.
В первый день Андрей Тарковский разбил о рельсу бутылку шампанского. В последний день распевал популярные песенки со съемочной группой. А в промежутке было почти 60 дней работы над картиной «Жертвоприношение».
Это дневник нескольких рабочих дней. Без художественных теорий и заумных разговоров. Лишь магия чуда. И работа.
Вторник, 30 апреля 1985 года, Стокгольм
Дождь со снегом, ветер, холод, слякоть с самого утра. Сбор в коридоре студии в Киноцентре. Усталые, вытянутые лица, некоторая неловкость. Первый съемочный день с Андреем Тарковским, который бродит вокруг в стеганом комбинезоне. Рядом — блондинка-переводчица.
Вилла-на-болотах — звучит впечатляюще. Трудно выбрать менее запоминающийся вид, чем тот, что открылся нам после часовой езды в микроавтобусе. Полуразвалившаяся крыша, выбитые стекла, аляповатые картинки на стенах с облупившейся штукатуркой.
Тарковский ходит по дому своей подпрыгивающей походкой, с явным удовольствием осматривая полуобвалившиеся потолки и мокрые кафельные полы.
Первый дубль — общий план с движения. Эрланд[1] спит на железной кровати под грязными покрывалами. Он просыпается и в полудреме видит свое отражение в лужах на полу.
Дублер Эрланда Юсефсона — Матиас Хенриксон, его коллега из Королевского драматического театра. Они невероятно похожи. Сейчас Матиас должен метаться по комнатам. Камера Тарковского движется очень медленно, но ей еще предстоит большой путь.
Свена Нюквиста[2], этого кудесника экрана, невозможно не узнать даже со спины. Он выбирает самые оптимальные точки съемки, чтобы достичь результата, необходимого Тарковскому. После пяти проб тот удовлетворен. На верху, едва ли не более разрушенном, надо снимать фриз. Нюквист устанавливает свет. Тарковский находит на окне мертвую бабочку, осторожно берет ее озябшими пальцами и кладет на фриз, где уже стоит пустая водочная бутылка — след непрошеных гостей.
Над этим — фреска с архангелом Гавриилом, уводящим Адама и Еву из райского сада.
Снаружи снимается другой план: босые ноги ребенка в снегу. Маленький мальчик ждет отца. Шестилетний Томми[3] пугает своей рассудительностью.
Масса приготовлений. Эпизод сна. Камера направлена на грязную землю, всю в лужах. Тарковский разбрасывает старые газеты и вырванные из книги фотографии шведского полярного исследователя Норденшельда, кидает в большую лужу иностранные монеты. Камера проезжает над всем этим.
«Предметы должны что-то символизировать?» — спрашивает кто-то. «Символизировать? — говорит Тарковский с улыбкой. — Не спрашивайте. Откуда мне знать? Это ткань сновидения, а из чего она состоит...»
Последовательность эпизода сложная. Медленное движение субъективной камеры. Эрланд бредет за исчезнувшим маленьким сыном. Темный, мрачный сон. Такой же мрачный, как наше теперешнее окружение. Последние кадры в этой сцене — босые ноги мальчика, огонь, растапливающий снег, лачуга, где взрывается дверь.
Отец (настоящий) опускает мальчика на снег и велит несколько секунд постоять совершенно спокойно. Затем его быстро уносят, а дублер горящей головешкой «зажигает пожар». Томми отрабатывает три дубля и идет в дом погреться.
Группа мечтает о горячем кофе. А Тарковский хочет снимать еще. Группа «побеждает».
Тарковского трудно отвлечь от работы. Он жаждет продолжать съемку, скрупулезно проверяет мельчайшие детали. Вообще все время в хорошем настроении и дружелюбен.
Последняя сцена хороша. Тарковский потирает руки не только от холода. Он доволен домом, заросшим парком и морем грязи. Это как раз то, что было ему нужно.
Суббота, 4 мая 1985 года, Готланд
«Нам необходимо вступить в тайный сговор с природой,— говорит Тарковский через переводчицу.— Мы должны заставить ее помогать на съемках».
Тарковский обследует дом в Норшольмене. Его интересует всё — ангелы, высота картины, форма сложенных бревен, положение вытащенной из воды лодки. Он поправляет изгородь... Как птица, всегда в движении, из дома — в дом, вперед и опять назад...
Воскресенье, 5 мая 1985 года, Готланд
Рано утром встречаемся в отеле с Эрландом (он уже одет по роли) и директором картины. Сидим, разговариваем. Входит Тарковский, улыбаясь, гладит Эрланда по голове и спрашивает: «Надеюсь, ты всю ночь спал в костюме?» Непонятно, шутит он или нет.
Погода холодная, серая, но барометр обещает прояснение, которое сегодня совершенно ни к чему. Директор картины вспоминает, что обычно говорил молодой Ингмар Бергман, у которого она работала: «Он расхаживал взад-вперед и, обращаясь к земному чреву, кричал: “Я обменяю день жизни на нужную мне сейчас погоду!” Он больше не кидается такими словами — постарел. Но природа до сих пор частенько ему помогает».
Переводчица сообщает, что Тарковский звонил в Москву и беседовал со своей собакой. Конечно же, он поговорил и с другими членами семьи. Он обожает сына и очень любит собаку. Никому идея телефонного разговора с собакой смешной не кажется.
Понедельник, 6 мая 1985 года, Готланд
Встаем в 4.30, чтобы начать съемку в 6.00. Оказывается, для светлых северных ночей это уже поздно. Утренняя сцена не может быть отснята. Тарковский потряхивает головой и все время покашливает. Мы постепенно замечаем, что это, кажется, единственный явный признак его недовольства.
Возле дома стоит колонка. Чтобы получить правильную тень в следующем кадре, ассистент выливает грязную воду на траву — она должна быть черной, иначе не будет выглядеть мокрой. Тарковский ему помогает.
Тарковский всегда помогает.
Вторник, 7 мая 1985 года, Готланд
Мы прибываем на место к 4-м утра. Сумрачно, умеренный ветер. Во время длинного путешествия все клевали носами (за исключением, как мы надеемся, водителя), но сразу проснулись, въехав в здоровую яму.
Тарковский доволен — освещение как раз то, что ему нужно. Он торопится ставить сцену.
Как братья-близнецы, они с Нюквистом понимают друг друга с полуслова. Времени никто не ощущает, только холод. Но сильнее всего наше дружеское чувство к Тарковскому, которого мы теперь хорошо знаем, хотя и не можем объясняться напрямую.
Алан Эдваль цитирует Джина Хэкмена: «Смотреть фильм Тарковского подобно созерцанию высыхающих красок на только что завершенном полотне художника».
Эрланд Юсефсон — после того, как Тарковский три раза меняет мизансцену в кадре: «Говорите о Тарковском что хотите, но он не раб своего авторитета и за свои находки не цепляется».
Вторник, 2 июля 1985 года, Готланд
Лето, но в сырых лугах ужасно холодно.
Группа старательно трудится над разборкой задней стены дома. Завтра он будет гореть. Подготовкой занимаются два английских специалиста. Шведы им помогают.
Тарковский, как обычно, появляется всюду, одобряет, отвергает, одобряет...
Среда, 3 июля 1985 года, Готланд
Пожар отложен из-за погоды. Сложная сцена репетируется снова и снова. Дом должен сгореть и рухнуть, а Эрланд в это время лишается рассудка. Здесь требуется масштабная разработка от общего плана к крупному, а затем снова к общему. Вся сцена сейчас длится 6 минут 30 секунд. Она будет сниматься тремя камерами. Все это репетируется десятки раз.
Во время последнего прогона глохнет машина «скорой помощи». Четверо из нас бросаются к ней. Оказывается, просто кончился бензин...
Ассистент режиссера говорит, что она уже на грани нервного срыва и сердечного приступа, но, слава Богу, это случилось сегодня — завтра переснимать возможности не будет.
Счастливица, может что-то загадывать!
Тарковский совершенно невероятен — он репетирует эту сцену уже четыре часа, все время на ногах, и при этом ни малейшего признака усталости или раздражения, когда не получается в точности так, как хочет он.
Четверг, 4 июля 1985 года, Готланд
Сегодня снимается спланированная по минутам центральная сцена фильма. Семь человек готовы запалить дом. Проложено несколько сотен метров труб; в резервуаре заготовлено 1400 литров керосина; к огромному количеству взрывчатки подведены шнуры. Все это в нужный момент взорвет дом, стены которого покрыты специальным материалом, чтобы не слишком быстро гореть. 50 металлических бутылок с горючим газом присоединены к системе труб. Наготове трое пожарных и пожарная машина. Проложены рельсы. Все камеры проверены и заряжены.
Тарковский проводит последнюю репетицию с актерами, одетыми в резиновые сапоги и плащи.
За ночь большая часть дома была снесена, так что огонь пойдет великолепно — у него ведь тоже свое расписание.
Дом был построен за месяц. Кажется, все спланировано до мелочей. В небе собираются облака, свет, видимо, идеальный. Ветер юго-восточный, поэтому опасность, что грязный керосинный дым закроет перед камерами дом, исключена.
Все немного взвинчены. Ассистент режиссера, которая обычно делает указания голосом, сладким, как поцелуй, орет, если кто-то заходит за отметку. Пространство возле 55-метрового тракта, проложенного Свеном для великолепной новой камеры — специально приведенной в порядок на фабрике после незначительной поломки в начале съемок,— должно быть свободным. Эта камера требует безукоризненно точной работы.
После репетиций сцена продолжается 5 минут 19 секунд. Работать будут три камеры: одна подвижная (Свена), одна закрепленная на подставке без панорамирования и одна резервная, с собственным типом движения.
Момент наступил.
«Зажигай!»
Начальник спецэффектов нажимает кнопку на пульте, похожем на клавиатуру поп-музыканта, и первые языки пламени вырываются из дома.
В шведской поэме есть строки о доме, который стоит «весь в огне». Наш дом не просто в огне. Он возвышается, объятый пламенем и черным дымом. Поразительное зрелище. Камеры стрекочут. Актеры действуют.
Неожиданная тревога. Нюквист в отчаянии кричит ассистенту: «Ради всего святого, запасную камеру!» Ассистент бежит со своей камерой, быстро производится замена.
Случилось то, что никогда не должно было случиться... камера потеряла скорость. Тарковский приготовил всю сцену на одном длинном проезде, столько дней репетировал...
Трудно сказать, что происходило потом. Чудовищное замешательство наряду с невероятным самоконтролем актеров, импровизирующих под указания Тарковского, поскольку огонь уже остановить нельзя... Провода в системе спецэффектов расплавились от жара... «Скорая помощь» отъехала, как было ранее срепетировано, водитель не мог ничего слышать и не знал, что случилось. Крики, вопли, плач, самый немыслимый хаос в течение нескольких минут. Но эпизод был снят. Свен опять и опять тряс головой. Тарковский все кашлял и кашлял. Мы были безутешны, подавлены. Наши чувства невозможно описать, они были слишком сильны. Представьте себе состояние большой группы всегда оптимистично настроенных людей, долго и самоотверженно работавших над сценой, которая могла бы принести триумф, а обернулась провалом.
Информация для любителей статистики: строительство дома обошлось больше чем в полмиллиона шведских крон, а всего за десять минут он сгорел дотла.
Сцена — важнейшая в фильме, должна быть совершенной, значит, ее необходимо переснять. Но как?!!
Трудно что-либо еще добавить к описанию того дня. Я, малоподвижный писака, бродил вокруг с кувалдой, разбивал рельсы, что-то грузил, разгружал. Все работали как проклятые. Работали даже те, кто не был физически силен, давая выход своему отчаянию.
Вечером была сделана традиционная фотография съемочной группы. Нам вполне удалось изобразить на лицах улыбки, ибо к этому времени в группе царило мрачное веселье.
Среда, 10 июля 1985 года, Готланд
Местечко неподалеку от маяка. Прелестный вид. Чем-то напоминает африканскую саванну. Теплый день, что в это лето редкость. Очень светло. Приятная атмосфера.
Готовится съемка общим планом с движения — продолжение сцены пожара. Эрланда увозят на «скорой помощи». Он наблюдает, как его сын поливает сакуру, которую они сажали вместе. В это же время ведьма, чье имя Мария, имя любви... следует за машиной на черном велосипеде. Это 60-метровый проезд с панорамированием. Тарковский, как всегда,— самый обаятельный дирижер происходящего, какого только можно себе представить.
Он пребывает в солнечном настроении, усаживает Томми к себе на колени и с помощью переводчицы рассказывает мальчику разные истории.
Сегодня получено известие, что дом будет отстраиваться заново. Лучшие студийные рабочие уже на пути из Стокгольма.
В полдень все собирают на лугу ярко-желтые полевые цветы. Не потому, что счастливы, хотя это так. Просто в кадре не должно быть никаких признаков лета. Тарковский тоже собирает цветы. Он никогда не загружает работой других, не принимая сам в ней участия. Группа детишек — сейчас школьные каникулы — также вовлечена в работу.
Тарковский располагает камни вокруг сакуры так, как ему нужно. Мы уже знаем, что в этом состоянии он способен сделать перманент кусту можжевельника, лишь бы тот выглядел соответственно замыслу...
Четверг, 18 июля 1985 года, Готланд
Тарковский репетирует сцену снова и снова. Дом стоит подобно Фениксу. Он немного изменил свой вид, как бы сжался. У Тарковского идут две камеры, одна на полметра выше другой. Свен хотел бы снимать верхней, но Тарковский настаивает на нижней — ему кажется, что ей достанутся лучшие планы. Другая в резерве на случай, если повторится то, что произошло 4 июля.
Опять скрупулезная работа, все выверяется с точностью до миллиметра. Несмотря на общий план, границы действия строго определены.
Тарковский переставляет с места на место привезенные для съемки кусты можжевельника. В некоторые лужи подливается вода. Совершенно непонятно, каким образом актеры найдут свои места или как их найдет оператор, но не чувствуется ни малейшей нервозности. Эти люди — профессионалы.
В отеле музыкальный вечер. А мы, те, кто завтра собираются сжигать еще один дом, заползли в свои кровати. Музыка проникает в открытые окна вместе с мягким целительным ночным воздухом.
Подъем в два часа.
Пятница, 19 июля 1985 года, Готланд
На месте темно. Теплый ночной ветерок. Завтракаем при свечах.
Тарковский репетирует, репетирует и репетирует с актерами и операторами. Солнце медленно всходит за домом, ветер нежно колышет воду в заливе. Возле дома пожарники и рабочий ателье Ласе занимаются последними приготовлениями к пожару. Тарковский поспевает тут и там, поправляет висящие занавески, как всегда, с точностью до миллиметра.
Как раз когда мы думаем, что все уже готово, Свен просит подождать еще час. Есть риск получить отраженный свет.
И мы ждем. С ночи до утра. Все, как один, говорят шепотом... Затем Тарковский дает последние указания. Атмосфера напряжена изнутри, но внешне все спокойны.
Ласе, ответственный за пожар, беспокоится: ветер усиливается по направлению к юго-востоку. Если он захватит огонь, все неминуемо ускорится, и тогда 20 минут, отведенные на два дубля, будут урезаны до 12 минут в лучшем случае.
Ожидание уже довело нас до нервного хихиканья. Тарковский спрашивает, будут ли участники репетировать в последний раз, но все говорят, что такой необходимости нет.
Последнее распоряжение произносится шепотом, чтобы не случилось ничего непредвиденного.
«Пять минут до съемки»,— говорит Свен Нюквист.
Наверное, это похоже на войско перед атакой. Каждый молча занимает свой пост. Абсолютная тишина. Полная готовность.
Тарковский командует: «Зажигай!»
Дом загорается. Великолепное зрелище. Никакой подделки. Это настоящая драма.
Звучит команда: «Съемка!», и начинает разворачиваться действие. Камеры в полном порядке. Никто не думает о том, что на второй дубль нет времени. И никто не нервничает, когда это становится очевидным, ведь все идет как по маслу.
В момент окончания сцены актеры должны бегом возвращаться на исходные позиции и начинать все сначала. Но Тарковский кричит: «Оставайтесь на местах!» Сьюзен Флитвуд[4] в отчаянии опускается на мокрую землю. А Тарковский уже видит другую картину, быстро излагая ее словами: Свен Вольтер должен поднять женщину и нести ее на камеру. «Оставайтесь в образе! Идите на нас!» — кричит Тарковский.
Вольтер поднимает актрису (которая в намокшей одежде весит по меньшей мере 65 килограммов) и несет ее, тяжело шагая, прямо на камеру. За ним следуют остальные.
В последний раз Нюквист панорамирует к горящему дому, который именно в этот момент распадается на части. Боги на стороне Тарковского, это точно.
«Спасибо!»
Аплодисменты.
«Потрясающе! Великолепно!»
Девушки разражаются рыданиями. Ассистент режиссера громко всхлипывает. Все они, включая Ларису, жену Тарковского, провели здесь последние несколько дней безвылазно.
Мы слились в каком-то невообразимом медвежьем танце, поздравляем Лаоса с замечательной работой, а Тарковский буквально парит над мокрыми лугами.
Атмосфера неописуемая!
Съемочная группа фотографируется на фоне чадящих, тлеющих головешек. Всех наполняет чувство единения, тихой радости и счастья. В семь утра отправляемся в отель. Пять часов пролетели, как один миг.
В тот же день, когда загрохотала над заливом гроза и на землю упали первые тяжелые капли дождя, Тарковский закончил съемку фильма «Жертвоприношение». В сосновом лесу был снят финальный, одиннадцатый дубль крупного плана Эрланда. Тарковский подбросил вверх свою кепку, и она застряла в ветвях дерева.
Эпизод снимался в гуще деревьев. Заняты были лишь Эрланд и Томми. На редкость терпеливый шестилетка делал почти в точности то, что хотел Тарковский. Но ведь последнему не так просто угодить. Ассистентка Кики, умная девушка, как все в этот день счастливая и ошеломленная, не поняла Тарковского и убрала травинку, которая была перед лицом мальчика. Тарковский обернул к ней взгляд, полный отчаяния... но потом улыбнулся.
За полночь — прощальная вечеринка. Сумасшествие продолжается. Тарковский поет, все болтают о том, о сем, чудесно проводят время. Разговоры о колдовстве: через десять минут после окончания съемки дневной сцены взорвалась одна из шин, но поблизости уже никого не было.
Наверняка Тарковский знается с нездешней силой!
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Эрланд Юсефсон — исполнитель роли Александра.
[2] Свен Нюквист — оператор-постановщик, снял ряд фильмов И. Бергмана.
[3] Томми Чэльквист — исполнитель роли мальчика.
[4] Сьюзен Флитвуд — исполнительница роли Аделаиды.
Ежегодник «Шведские фильмы», Стокгольм, 1986 г. Перевод Марии Оленевой
Текст воспроизводится по изданию: «Искусство кино». – №2. – 1989.
|
